Да я уничтожу этот мир своим собственным присутствием.
По крайней мере, я хочу это сделать. Пусть взрыв заденет каждого.
Знаешь, кто ты? Ты чертов Амстердам. Ты не имеешь смысла, ты не видишь смысла. Ты выбираешь конфеты в глазури вместо горячего хлеба, когда в окна стучится война. Ты вдыхаешь дыхание пыльного города, отказываясь тратить силы на то, чтобы наклониться к цветку.
Ты вытираешь ноги о женские руки и грызешь грудь барби, в упоении давясь пластмассой. И ты восхищаешься своим кривым отражением, скалящимся с поверхности хрустящей фольги. Черт подери, неужели мама не пела тебе о том, как красиво зеркало воды? Что за бесы вселились в твои зрачки, если ты умудряешься ходить по полю не примяв травы, но не смотреть в небо и не улыбаться солнцу?
Почему мой портрет не вписывается в эти стены?
Я недостаточно размазала тушь по лицу, чтобы быть женщиной? Пора сжечь свои легкие сигаретами, мысли - абсентом, тогда у меня будет образ, который уже есть в твоем куцем блокноте, тогда тебе не будет страшно смотреть в глаза знакомой маске. С масками ведь куда легче, для них уже придуманы все предложения.
А для меня - нет.
Для меня еще не придумали песен, для меня не написали книгу, для меня нет инструкции по применению, и мир возомнил, что может играть мной в настольный теннис. Я не настолько мала, я давно не мячик в чужих руках. Это иллюзия доброты. На моих губах - немое кино. Дотронься, сотри пальцем мазутную пленку, и она расскажет тебе, как эти самые губы пытались научиться чужим словам. Знаешь, а ведь мир хочет, чтобы я отвернулась от тебя. Он хочет ударить меня по коленям, разорвать ребра, вытащить этот механизм и запустить его в Космос. Или сожрать. Вкусно, солоно, из блесток, по губам, сжимая челюсть. Даже ты хочешь, чтобы я отвернулась от тебя, ты этого хочешь, как река, подчиненная морю. Тебе нужен холодный взгляд - он докажет, что ты такой в этом мире не один. Он докажет, что в белом есть черное, а значит, богохульством здесь не пахнет, и можно продолжать наносить румянец на щеки, глядя в кривую фольгу, нос не забудь подкрасить, черной подводкой по краю в качестве тени.
Чужие лица шепчут мне любить их, кривые пальцы выводят лживые узоры на моем теле о твоем предательстве. И ты расписываешься под этим, не глядя, не снимая повязку с глаз. А я-то думала, куда она делась, - а она у тебя. Вот забавность. Повязка, насквозь мокрая от слез.
Ткнуть: читать дальшеМое место в кукольном домике занял новый плюшевый медведь. У него блестящая шерстка, он - пятьдесят восьмой по счету, и я, будучи слепой, вижу, как он скребет по моему поддельному стулу и задувает мою игрушечную свечу. Нет, я привыкла. Я уже должна была привыкнуть, - судя по количеству волос, которые нитками торчат из моей резиновой головы, у меня было для этого достаточно времени. Вот только понять не могу - неужто нельзя было похоронить старую и любимую куклу с почестями, в коробочке обитой бархатом, а не просто скидывать ее на пол, под батарею? Разве она не заслужила хотя бы этого? Что говорить об объятиях и мягком месте на человеческой подушке. Мишка мягче, мишка чище, мишка модный и с бантиком на мохнатой шее. Бантик - он такая вещь, очень привлекательная для ребенка. Куклу можно потом поднять, плюнуть ей на щеку, стереть трещину, и сказать "привет", и кукле не больно, она привыкла. И волос зацепился о батарею, и так и остался висеть на ней петлей для прохожих.
И ведь знаю, что ребенок, но всю жду какой-то мудрости, видно, слишком много жизней прожила.
Вот какой вопрос - а что если кукла жива?
Что если курит, что если может идти сама?
Если имеет мысли и чувства, если она сильна?
Если вдруг окажется, что мнение тоже свое.
Что ей споешь на её немое кино?

Может, хотя бы, задумаешься ненадолго. Подумай, - нужен ли тебе этот медведь, пятьдесят восьмой, девятый по счету? Кукла не против. Просто кукле нужно курить - твое спертой злобой дыхание, кукле нужно любить - твое странное точечное звучание. Ты не будешь ценить, пока не пройдет пятьсот лет, но когда они кончатся, у куклы закончится срок.
Если так нужно - вырастут шерсть на спине, и бантик на шее. Что тебе нужно еще? И ты правда считаешь, что этот вопрос - показатель безволия, слабости, рабства? Нет, это выбор. Ты просто сам ни разу не задавал этот вопрос, поэтому не знаешь его смысла. По настоящему, глядя в глаза, глядя чуть дальше веснушек и моральных заноз - не задавал. Ты в курсе, что то, что внутри больше чем то, что мерцает снаружи? Ты в курсе, что это - еще не твое? Что нет на самом деле ошейника, что нет поводка, есть только прикосновения. Они теплые. Этого мало? Что же дают тебе тогда остальные, что ты упрямо смотришь в их сторону, упрямо тянешься за шлейфом искусственных волос. Кто из нас дурак - вот в чем вопрос.
"Что тебе еще нужно" - это не команда по перепрошивке, это лишь вызов одной из команд, которая уже есть. Просто люди все время отправляют разные запросы, люди не умеют ждать, они требуют свое, и тот, кто способен, меняет форму, подстраиваясь, но не предавая себя. Я не предавала себя, я сильнее, чем тебе кажется, я умнее, чем тебе хочется думать, но если тебе страшно, - бей прямо в лицо. Стреляй мне в лоб.
Ты эгоист? Господь милосердный, ты не один. И скажи, ответь мне на вопрос, - многие ли будут держать пред собой зеркало, повернутое не к себе, а к тебе? Настоящее зеркало, с поверхностью из воды. Чистой, прохладной, правдивой воды.
Конечно, ты не гулял по трубам со мной. Не ловил светлячков, не ненавидел одну и ту же картину, не перепрыгивал лужи, не кричал мне в трубку на ходу, не укрывал одеялом в морозное утро, не смотрел в окно, в ожидании и волнении.
Потому, что ты даже не пытался протянуть мне руку.
Я хочу посмотреть тебе в глаза в эту секунду и увидеть искру, но я подозреваю, что огниво не для меня. Я боюсь этой холодной тишины, я на самом деле боюсь ее увидеть. Кто-то ошибся, выводя мой профиль, - ты пришел в этот мир за другим товаром. Что же, так иди и забери шелковые одежды, которые предназначены для твоей морозной кожи: я буду держать зеркало, настоящее зеркало, в котором будет отражаться твоя истинная красота, прямо перед тобой. Я буду держать зеркало, за которым ты не увидишь меня, пока ты будешь примерять шелк других губ, выбирая те, что подходят только тебе.
Ты ведь чертов Амстердам.

Страшно потерять синицу, уморить ее голодом, задушить ломкими пальцами, страшно поднять взгляд и узнать правду. Кто из нас трус - вот в чем вопрос.
Поэтому я молча люблю фарфоровую статуэтку. Я буду чистить банты медведям, я буду гулять по улицам босиком, я буду менять повязку на твоих глазах и позволять тебе смеяться над моим безволием, над моей мягкостью и глупостью. Грызи пластмассовые сердца, - я принесу еще.
Ты правда считаешь, что я не позволю выстрелить себе в лоб?
Я раскрою объятия так, чтобы тебе было удобнее вбивать гвозди.
Ты скажешь - скучно и легко. Ты хочешь сопротивления, но разве не сложнее всего на свете сопротивляться открытости? Разве тебе не страшно от того, что тебя любят? На самом ли деле ты способен выстрелить мне в лоб? Если да, то пора это сделать, пока я улыбаюсь.
Ты вырастешь, а мои пятна крови будут для тебя ковровой дорожкой.
Дай мне пощечину и скажи, что во мне не так. И я с тобой не соглашусь.
Просто посмотри мне в глаза и безразлично поцелуй в лоб, навылет. И похорони в бархатной коробке.
Если осмелишься - протяни мне руку, и мы взорвем Амстердам, мы будем королями улицы красных фонарей, и я приму каждую твою игрушку, хочешь, все ими будет полно, если меня будет недостаточно? Если осмелишься, я сделаю и более ужасающую вещь. Я посмею быть самой собой.
Вот это будет страшно.
Представь, - тот самый конец света.
Ты вдруг влюбишься в того, кто уже тебя любит.
Есть с чего запаниковать?

Не недооценивай меня. Вдруг, я изменюсь, и из хлопка превращусь в шелк,
а потом выскользну из твоих пальцев?
Я на самом деле могу, я могу стать намного лучше.
Не ради тебя, а ради себя, ради этого мира, просто потому, что я люблю эту планету.
Я ненавижу мир, я хочу уничтожить его - вот до чего я его люблю.

Ты чертов Амстердам.

А ну и что с того, что вчера я
прилетел из Амстердама?
Не курил отравы там я
и грибов не ел ни грамма.

Я бы выпил чашу с ядом,
я бы съел гиппопотама,
Лишь бы мне не видеть больше улиц красных
Амстердама.

О, этот город - как подорванный склад,
Этот город - настоящий ад,
Там не бывает никогда покоя и тишины.
Этот город с рождения встал на тропу войны.

Там стреляют взрослые и дети,
Там стреляют фантомасы и йети.
Иногда это выглядит так смешно,
Но я всегда говорил: миру - мир, а войне - в кожаном пальто.

И я не смог бы жить где-то ещё
И любить кого-то так, как тебя.
Я не смог бы жить где-то ещё.
Я не смог бы жить с кем-то ещё
И любить кого-то так, как тебя,
Я не смог бы любить кого-то ещё, так как тебя.

А там, где ты упадешь, я постелю солому.
Все, кто желает тебе зла, забудут дорогу к твоему дому;
И ты скажешь мне тогда: "Здравствуй, моя иллюзия,
Здравствуй, мой маленький Наполеон".
"Верь мне, Жозефина, и всё будет так.
Верь мне, Жозефина..."

Да ну и что с того, что вчера я прилетел из Амстердама?
Не курил отравы там я и грибов не ел ни грамма.
Посмотри мне в глаза - в этом городе нет
Глаз честнее, чем у меня,
И я не смог бы жить где-то ещё
И любить кого-то так, как тебя.
Я не смог бы жить где-то ещё.
Я не смог бы жить с кем-то ещё
И любить кого-то так, как тебя,
Я не смог бы любить кого-то ещё, так как тебя.