- Ты путаешь пидорасов и Библию.

7.30 утра, Зеленка.

Как вы заметили, последние перепосты я не комментировала. Просто предоставила различную информацию, а далее каждый сделал для себя выводы, кто-то написал что-то у себя в дневниках. Я почитала, подумала, и осталась в Зеленке на ночь.

В Зеленке о данном законе сообщила я, большинству. Зачитывала тоже самое, что есть здесь, показывала те же фото, что здесь есть.
Вечер меня разочаровал: всем было или глубоко насрать, или они радовались. "О, так теперь пидоров можно хулить официально? Круто!".
Большее количество возмущалось тем, что нельзя ничего делать с предметами религиозного обихода, хотя это, запрет на осквернение, как раз, логичнее. В Америке, например, никто не додумается сжигать Библию на площади - за это будет понесено наказание. У слова "осквернение" в юридическом плане есть определенное значение. Другое дело, что вряд ли это будет в России трактоваться так как надо.

Однако к ночи появились те, кто на мое цитирование заметили "они совсем там ебанулись?".
Ночь, утро, и еще один сегодняшний разговор с Демоном.
И всё об одном.

Самые частые слова и фразы, которые я слышала в Зеленке, когда уже все узнали: "фашизм", "1984", "1937", "куда едем", "сваливаем".

читать дальшеСваливаем - прекрасное слово. Оно буквально отовсюду слышалось, как эхо от ручейка.
У меня достаточно много знакомых гомофобов, но даже большая часть из них признала, что происходящее - уже ограничение свободы слова. И буквально взбесилась из-за принятия закона об оскорблении чувств верующих.
Ночью появились и те, кто понял, о чем я толкую.
Все-таки, это мракобесие. И прекрасный повод позакрывать нахрен половину сайтов, еще и денег собрать, еще и людей унизить. Нашли козлов избиения. Куда злобу? На геев!
Бей пидоров!

Большая часть тех, кто за принятия закона, понятие не имела, что существует генетика, что геи рождаются в гетеросексуальных семьях, и что их дети, оказывается, не обязательно будут геями,, и как-то не особо понимала, сколько всего можно впихнуть в слово "пропаганда".

Шесть утра. Зеленка. Кухня, на которой больше нельзя курить. Я спала до этого в гамаке, под дождик, поэтому сижу в свитере, колючем, Синицы. Он велик мне на пару размеров.
Венз сонный, зато бритый и с иголочки, пытается сделать себе кофе. В общем-то, остальные спят.
Мы говорим все на одну тему, мы серьезно выбираем страну, куда уехать и как. Мы вспоминаем "1984", Венз цитирует исторические факты.
Потом мы, устав, ненадолго замолкаем.
Все спят. Снаружи дождь. Мы на кухне, где нельзя курить.
И тут мне стало страшно.

Тут я понимаю, что это происходит на самом деле, в мою жизнь, в мою смену,
И я не знаю что делать.
Хотелось всплакнуть, что ли. Все настолько непредсказуемо, все настолько неопределенно, что стабильно, и хотелось что-то делать.
А что?

Лея, которая проснулась позже, села за комп и я показала ей фотографии с недавнего небольшого митинга ЛГБТ, что был 11 июня. Там было-то всего человек 20-30.
Понимаю, что многие не одобряют подобные акции, но я, как минимум, отношусь нейтрально. Я вообще за высказывание своего мнения.
Они же не людей пришли убивать, в конце концов.
Но реакция на них! Вот что было важно.

Поздравляю, мы воспитали малолетних дебилов, гопников. Может, это у них пройдет, вырастут. А может и нет. Если родители тоже будут "Бей педиков, я же не педик, они не люди".

«Когда нацисты пришли за коммунистами,
я молчал,
я же не коммунист.

Потом они пришли за социал-демократами,
я молчал,
я же не социал-демократ.

Потом они пришли за профсоюзными деятелями,
я молчал,
я же не член профсоюза.

Потом они пришли за евреями,
я молчал,
я же не еврей.

А потом они пришли за мной,
и уже не было никого,
кто бы мог протестовать»
- - - - - - - - - - - - - - - - -

Нимёллер М., "Когда они пришли"

Прописанное в законе отношение к людям - это антиутопично. Безнаказанные дети, бьющие тех, кто слабее в данный момент? Антиутопично.

Лея взбесилась, Лея пойдет на акции, хотя сама не ЛГБТ. Вот это - реакция живого человека. Делайте выводы.
Антиутопично...
К чему мы пришли?
Кто-то сказал - сражаться. Кто-то - валить. Но это ощущение на кухне, что ты в опасности, и этот шепот, утренний, когда ты пытаешься уснуть в гамаке под дождь, и у тебя болит отлежанный бок, и ты слышишь, - "фашизм, валить, 1984"...
Когда я звонила маме, чтобы сказать, что останусь на ночь в Зеленке, и спросила ее, что она думает о происходящем, она ответила:

- Т-с-с-с. Не по телефону.


-- Гаечный? -- сказала миссис Парсонс, слабея на глазах. -- Правда, не знаю. Может быть, дети...
Раздался топот, еще раз взревела гребенка, и в комнату ворвались дети.
Миссис Парсонс принесла ключ. Уинстон спустил воду и с отвращением извлек из трубы клок волос. Потом как мог отмыл пальцы под холодной струей и перешел в комнату.
-- Руки вверх! -- гаркнули ему.
Красивый девятилетний мальчик с суровым лицом вынырнул из-за стола, нацелив на него игрушечный автоматический пистолет, а его сестра, года на два младше, нацелилась деревяшкой. Оба были в форме разведчиков -- синие трусы, серая рубашка и красный галстук. Уинстон поднял руки, но с неприятным чувством: чересчур уж злобно держался мальчик, игра была не совсем понарошку.
-- Ты изменник! -- завопил мальчик. -- Ты мыслепреступник! Ты евразийский шпион! Я тебя расстреляю, я тебя распылю, я тебя отправлю на соляные шахты!
Они принялись скакать вокруг него, выкрикивая: "Изменник!", "Мыслепреступник!" -- и девочка подражала каждому движению мальчика. Это немного пугало, как возня тигрят, которые скоро вырастут в людоедов. В глазах у мальчика была расчетливая жестокость, явное желание ударить или пнуть Уинстона, и он знал, что скоро это будет ему по силам, осталось только чуть-чуть подрасти. Спасибо хоть пистолет не настоящий, подумал Уинстон.
Взгляд миссис Парсонс испуганно метался от Уинстона к детям и обратно.
В этой комнате было светлее, и Уинстон с любопытством отметил, что у нее действительно пыль в морщинах.
-- Расшумелись. -- сказала она. -- Огорчились, что нельзя посмотреть на висельников, -- вот почему. Мне с ними пойти некогда, а Том еще не вернется с работы.
-- Почему нам нельзя посмотреть, как вешают? -- оглушительно взревел мальчик.
-- Хочу посмотреть, как вешают! Хочу посмотреть, как вешают! -- подхватила девочка, прыгая вокруг.
Уинстон вспомнил, что сегодня вечером в Парке будут вешать евразийских пленных -- военных преступников. Это популярное зрелище устраивали примерно раз в месяц. Дети всегда скандалили -- требовали, чтобы их повели смотреть.
Он отправился к себе. Но не успел пройти по коридору и шести шагов, как затылок его обожгла невыносимая боль. Будто ткнули в шею докрасна раскаленной проволокой. Он повернулся на месте и увидел, как миссис Парсонс
утаскивает мальчика в дверь, а он засовывает в карман рогатку.
-- Голдстейн! -- заорал мальчик, перед тем как закрылась дверь. Но больше всего Уинстона поразило выражение беспомощного страха на сером лице
матери.

Джордж Оруэлл. "1984".