Главным утренним действом было тайное раскуривание дорогих сигарет на заброшенном сеновале, где давно уж нет сена, а лишь пыльный деревянный стол (как они его, черт подери, сюда затащили?) да заброшенная раскладушка, закрытая занавеской в виде паутины, да множество прибитых уже ржавыми гвоздями к диагональному потолку детских рисунков, наших с мамой и сестрой рисунков. Тайное не потому, что нельзя, ведь можно, можно, уже давно, а потому, что так появлялась романтика, - дополнительная, ностальгическая, чуть сопливая, возвращающая к тому моменту, когда все еще живы, когда сад был, цвел, когда еще не прошлась засуха, когда тебе было еще чего-то нельзя.
В этой точке времени и пространства можно было делать всё: слушать музыку, плакать над ней, рисовать, не отвлекаясь на проклятую сеть, игнорировать любые сообщения, которые просто умирали в воздухе, пытаясь добраться до деревни. Можно было жить и, наконец, отдохнуть от отца, который пользуясь отъездом матери, приглашал в городскую квартиру на ночь друзей с работы, а те пили, шумели, ели, оставляя мусор, игнорируя твои просьбы, - диплом, диплом, какой диплом?
Диплома больше нет, учебы больше нет, работы нет еще, - вольный художник, которого ждет лучшее начало осени, ибо не будет будильника, о, блаженное спокойствие, я могу просто сидеть и дышать, и смотреть на пролетающие кукурузники, ходить в кузницу и смотреть на горн, могу даже в высокой траве спрятаться, которая заполонила участок, только эти мерзкие кузнечики...
Меня весь месяц волновало - почему мне перестали нравиться сельские кладбища, в которых я видела уют, почему я испугалась замерших часов, они же старые как гнилые доски в бане, почему я не верю в мамины счастливые уверения, дескать, здесь будет комнатка, здесь мы решили поставить камин, здесь в немецком стиле, здесь завитушки, ведь, черт подери, всё же хорошо, всё будет хорошо.
Должно было волновать больше, чем месяц, просто приехала позже, из-за учебы, пропустив приезд дяди, - сестра рассказала, что он очень похудел, сидит на какой-то специальной диете, очень ворчал, что ему нельзя выпить со всеми и что не может долго отдыхать. Если возвращаться к ностальгии, связанной с крышей: когда я была маленькой, дядя мне рассказал, что у нас в деревне часто видели инопланетян, так я и влезла на крышу, надеясь их увидеть, и даже поняв, что меня обманули, из упрямства не слезала, назло дяде, конечно.
Это было прекрасное лето, лучшее лето, и я знаю, что такого лета в деревне больше никогда не будет, потому, что более не захочешь курить на сеновале ради ностальгии, потому, что более не влезешь на крышу за звездами, потому, что сад больше не вырастет, и не будет завитушек в немецком стиле, и не будет отдельной маленькой комнаты, и часы больше не пойдут, и я больше не смогу гулять по некогда уютному сельскому кладбищу.
Потому, что больше не будет дяди, - в последний день лета нам сообщили, что у него рак.